Челси гладила его по спине так же, как он до этого гладил ее, нежно проводя большими пальцами по позвоночнику. Просунув руку сзади за джинсы, она нащупала его твердые, упругие ягодицы. Под ее легким прикосновением они стали еще тверже, и бедра его невольно дернулись ей навстречу. Он оторвал губы от ее губ, стиснул зубы и издал глухой, хриплый стон непереносимого желания.
— Челси… детка… не делай этого, — хрипло прошептал он ей на ухо.
Она разжала пальцы.
— Ты что, не хочешь…
— Нет, очень хочу. Я так сильно тебя хочу, что, боюсь, не выдержу, если ты будешь и дальше так делать.
— Я и хочу, чтобы ты не выдержал. Вместе со мной. В меня.
— Челси… милая, ангел мой… да, хорошо. — Перекатившись на спину, он увлек ее за собой, руками ощупывая ее бедра и с усилием раздвигая ей ноги, пока она не оказалась на нем верхом. — Если только земля не перестанет вращаться вокруг своей оси. Если не случится глобальных изменений в природе вещей.
Сильные, загорелые руки нежно сжали ей бедра, спуская эластичный пояс ее шелковых брюк. Он привлек ее к себе и медленным движением бедер дал ей возможность ощутить напряженную плоть, проступающую сквозь плотно облегавшие его джинсы.
Оказавшись сверху, она получила возможность ласкать его так, как ей хотелось с той минуты, как она впервые увидела его без рубашки, стоявшего перед окном у нее в квартире и не решавшегося выдать себя тем или иным движением. Теперь он нежно накрыл ее руки сверху своими руками, как будто она учила его играть на рояле, и их сплетенные руки прошлись по выпиравшим мышцам его груди, по животу, по поясу джинсов. Она выпрямилась, желая ласкать его, исследовать его тело, очертания которого угадывались под одеждой, но, когда она попыталась расстегнуть молнию на брюках, он перехватил ее руки и отвел их в сторону, к ее полуобнаженным бедрам. Встав на колени, она позволила ему стащить с себя свободно сидевшие брюки. Потом он слегка приподнял ее, развернул и уложил на теплый ковер, где она вытянулась во всю длину. Его переполняли чувства, о которых он до сих пор запрещал себе говорить вслух. Он сбивчиво заговорил и со стороны казалось, что он чуть ли не бредит.
— Челси, милая, дай мне до тебя дотронуться… дай доставить тебе удовольствие. Дай, я сделаю так, что тебе будет хорошо… и я тебя поласкаю.
Руки его задрожали, сжав ее полные груди. Склонившись над ней, он принялся осыпать ее тело жаркими поцелуями и все время что-то бормотал, водя языком по ее раскрасневшейся, разгоряченной коже, прислушиваясь к тому, как она содрогается от наслаждения с таким вожделением, с каким мучимый жаждой человек желает напиться. Когда кончиками пальцев он провел по мягким, вьющимся, темным завиткам, образовывавшим треугольник у нее в низу живота, ощупывая это шелковистое, сокровенное место ее тела, она содрогнулась, закричав от желания, и порывисто прильнула к нему.
Вырвавшийся у нее крик, казалось, эхом отозвался в нем, распалив его до предела, как будто ее наслаждение передалось и ему. Он задрожал, пытаясь совладать с собой, пытаясь унять первобытную страсть, захлестнувшую его с головой и смывшую все самообладание и силу воли, которые, как он раньше считал, составляли неотъемлемую часть его духовного мира и которыми он так гордился.
Он ошибался, мелькнула у него мысль в головокружительном водовороте ощущений, с головой поглотивших их обоих. Сильными, ловкими пальцами пианистки она снова нащупала молнию его джинсов, и на этот раз он позволил ей расстегнуть их; потом, поведя бедрами, выскользнул из них, и ее пальцы обхватили его напряженную плоть.
Он прерывисто задышал в такт с ней, не зная, кто задал ритм их телам, двигавшимся в унисон, — он сам, она или какая-то посторонняя сила, которая словно околдовала их обоих.
Медленно, едва сознавая, что делает, он плавно, толкаясь раз за разом, вошел в нее и приподнялся на руках, чтобы видеть ее лицо, целовать ее губы, бессвязно бормотать какие-то слова, которые постепенно теряли всякий смысл, пока их тела вели разговор на своем, понятном только им языке.
— Да, Зик… Да, — прошептала она, когда он полностью вошел в нее.
Он начал двигаться, с силой вжимаясь в нее, следуя древнему ритму, на котором испокон веков говорили человеческие тела. Это было сродни какому-то ритуальному танцу, который дарил им обоим такое наслаждение, которое, казалось Зику, он никогда не испытывал прежде. Ее самозабвенная страсть разожгла его собственное желание так же как саксофон во много раз усиливает малейшее дыхание. По еле слышному, мерному вздоху, вырывавшемуся у нее после каждого толчка, он чувствовал, как они все больше подпадают под власть этой музыки, отдаваясь ей целиком и стремясь к гармонии, о существовании которой он и не подозревал ранее. Руки Челси вцепились ему в плечи, и у нее вырвался судорожный крик. Когда она приподнялась навстречу ему, чтобы разделить с ним последнее содрогание, музыка смолкла и все мысли мигом вылетели у него из головы.
Умиротворенная, теплая, довольная, Челси, лежа под простынями на двуспальной кровати, где они провели большую часть ночи, медленно просыпалась. В комнате было еще темно, серый свет проникал внутрь лишь через окна, за которыми забрезжил рассвет, но, даже несмотря на то, что голова была, словно в тумане, и она толком еще не проснулась, она сообразила, что Зика возле нее нет. Нащупав пустое место рядом с собой, она сразу проснулась.
— Зик? — Она приподнялась, облокотившись на постель. Из радиоприемника по-прежнему слышалась джазовая музыка — ненавязчивая, томная мелодия блюза, исполняемая на рояле. Неожиданно она услышала, как из крана на кухне льется вода.